О влюбленности художников в образы
Самоограничение приходит как результат огромной работы. «...Я разворачиваюсь тоща, когда мне все понятно», — пишет Николай Дмитриевич, вполне владевший, конечно, искусством самоограничения. Но чтобы стало все понятно, надо пройти долгий путь.
Если я, актер, его не прошел, то пользую то, что уже умею. Я знаю, как воздействовать на зрителя и какими близко лежащими, если можно так выразиться, средствами — это тоже знаю. Но если я изучил предмет в совершенстве, у меня уже совсем другой подход и отбор средств, и распределение материала роли другое. Но возможно это станет только в результате познания, на что требуется время. А если сказать с самого начала: «Я буду себя ограничивать», — то ничего ведь не получится. Можно себя так ограничить, что вообще ничего не останется. Хорошо, когда есть что ограничивать: если у тебя много накоплено, то ограничивать можно...
Есть выражение: секрет покоя — запас. Актер хлопочет, когда у него нет основы. Он хватается за одно, второе, третье. А запас приходит в результате огромного труда...
Мы знаем примеры влюбленности художников в образы, созданные ими.
Однажды Толстой, по воспоминаниям современника, вышел к семье и, чуть не плача, сказал:
— Наташа изменила князю...
Мне рассказывали, что однажды застали рыдающего Шолохова.
— Что случилось, Михаил Александрович?!
— Я Нагульнова убил сегодня...
Таких примеров можно привести множество.
Мордвинов тоже был влюблен в своего Богдана. Однажды бродил он по замку, попал в подвал, остался один, погасил свечу. Вдруг стали мерещиться ему «сначала общие очертания людей, а затем — их измученные, исхудалые лица, с огромными глазищами в черных глазницах, взывающими ко мне: «помоги», или «расскажи», или «воспой»... Я никому не расскажу этого случая, но мысли о тех глазах и измученных душах я непременно должен рассказать в своем образе».
Это необыкновенно важное замечание. Мордвинов тут описывает то состояние, к которому пришел в результате огромного труда. Здесь важно отметить, что, пройдя долгий путь познания героя, Николай Дмитриевич стал смотреть на все глазами Богдана, и только поэтому почти физически ощутимо увидел запорожцев в подземелье, где их пытали три века назад. И в этом ключ к пониманию того, каким путем он пришел к созданию национального характера в Богдане Хмельницком...
Рамки послесловия не позволяют и дальше рассуждать «с цитатами в руках», хоть весь дневник современен, даже злободневен, словно писан вчера. Но одно нельзя не сказать в заключение: Мордвинов, несомненно, был народным художником.
Истоки характера Богдана Хмельницкого он искал в народных проявлениях и, создав образ героя, вернул его народу. Если бы каждый художник не только брал у народа, но и отдавал ему, как было бы прекрасно!
«Как я чувствовал, когда делал картину, что может она скоро пригодиться. Вот и пригодилась! Война!» «...Богдан Хмельницкий вновь станет в строй, и я через него хоть чем-нибудь помогу моему народу», — это написано в первый день войны.
«Богдан Хмельницкий» — мы знаем — народу помог. Будем надеяться, что и дневники Николая Дмитриевича Мордвинова тоже встанут в строй рядом с другими созданиями выдающегося артиста. https://bongo.gg
Если я, актер, его не прошел, то пользую то, что уже умею. Я знаю, как воздействовать на зрителя и какими близко лежащими, если можно так выразиться, средствами — это тоже знаю. Но если я изучил предмет в совершенстве, у меня уже совсем другой подход и отбор средств, и распределение материала роли другое. Но возможно это станет только в результате познания, на что требуется время. А если сказать с самого начала: «Я буду себя ограничивать», — то ничего ведь не получится. Можно себя так ограничить, что вообще ничего не останется. Хорошо, когда есть что ограничивать: если у тебя много накоплено, то ограничивать можно...
Есть выражение: секрет покоя — запас. Актер хлопочет, когда у него нет основы. Он хватается за одно, второе, третье. А запас приходит в результате огромного труда...
Мы знаем примеры влюбленности художников в образы, созданные ими.
Однажды Толстой, по воспоминаниям современника, вышел к семье и, чуть не плача, сказал:
— Наташа изменила князю...
Мне рассказывали, что однажды застали рыдающего Шолохова.
— Что случилось, Михаил Александрович?!
— Я Нагульнова убил сегодня...
Таких примеров можно привести множество.
Мордвинов тоже был влюблен в своего Богдана. Однажды бродил он по замку, попал в подвал, остался один, погасил свечу. Вдруг стали мерещиться ему «сначала общие очертания людей, а затем — их измученные, исхудалые лица, с огромными глазищами в черных глазницах, взывающими ко мне: «помоги», или «расскажи», или «воспой»... Я никому не расскажу этого случая, но мысли о тех глазах и измученных душах я непременно должен рассказать в своем образе».
Это необыкновенно важное замечание. Мордвинов тут описывает то состояние, к которому пришел в результате огромного труда. Здесь важно отметить, что, пройдя долгий путь познания героя, Николай Дмитриевич стал смотреть на все глазами Богдана, и только поэтому почти физически ощутимо увидел запорожцев в подземелье, где их пытали три века назад. И в этом ключ к пониманию того, каким путем он пришел к созданию национального характера в Богдане Хмельницком...
Рамки послесловия не позволяют и дальше рассуждать «с цитатами в руках», хоть весь дневник современен, даже злободневен, словно писан вчера. Но одно нельзя не сказать в заключение: Мордвинов, несомненно, был народным художником.
Истоки характера Богдана Хмельницкого он искал в народных проявлениях и, создав образ героя, вернул его народу. Если бы каждый художник не только брал у народа, но и отдавал ему, как было бы прекрасно!
«Как я чувствовал, когда делал картину, что может она скоро пригодиться. Вот и пригодилась! Война!» «...Богдан Хмельницкий вновь станет в строй, и я через него хоть чем-нибудь помогу моему народу», — это написано в первый день войны.
«Богдан Хмельницкий» — мы знаем — народу помог. Будем надеяться, что и дневники Николая Дмитриевича Мордвинова тоже встанут в строй рядом с другими созданиями выдающегося артиста. https://bongo.gg